Андрей (Пиня) Рублевич: «Эмиграция – это только филиал России…»

Андрей (Пиня) Рублевич, русский шансонье, с 1970-х годов проживает во Франции. Он приятный и интересный собеседник, иногда его суждения необычны, даже спорны. Мы созвонились и встретились с ним в Гданьске, где он был по делам…

— Андрей Владимирович, добрый день. Что нового происходит в Вашей Жизни? Мы встречались с Вами в тот период, когда вышел очередной альбом «Березы под Парижем». Что теперь?
— Добрый день. Ну, сначала об альбоме, кстати, диск тогда был только записан, а не выходил, тут вы ошиблись. Мы получили только сигнальный экземпляр, что говорится, просто с пылу с жару. Потом было много споров, размышлений о качестве записи, да и о самом материале, это естественный процесс для исполнителя. Получилось так, что альбом вышел камерным, не в смысле, что уголовным или что-то подобное, нет. Он вышел элегантным, спокойным, очень ровным, но сомнения остаются всегда, человек же весь соткан из сомнений. Первые хорошие отклики друзей, да и пресса отнеслась очень доброжелательно к нему, но… Я, как и любой русскоязычный исполнитель, мечтаю, прежде всего, об известности на Родине. Во Франции хорошо, есть свой слушатель, свой ценитель, есть друзья, которые с удовольствием готовы поработать со мной в студии за разумные гонорары. Они понимают, что мы все живем музыкой, которая играется и поется в ресторанах, а это не столь большой доход. Да, жить на него можно, не роскошествовать, просто и хорошо жить, содержать семью, помогать детям. Эмиграция – это не Россия, здесь всегда живешь в некотором напряжении, здесь нельзя до конца расслабиться, здесь ты в гостях.

— Значит, скоро можно будет купить Ваш диск и в России?
— Ожидать-то этого можно, тем более что мой директор начал переговоры с одной из довольно-таки крупных звукозаписывающих и выпускающих компаний. По определенным причинам названия фирмы и всех тонкостей переговоров раскрывать не буду, потому что толком и не знаю, для этого существует директор. Да и разговор еще только начался, еще даже нет ни точной сметы, ни ничего другого более конкретного. Так получилось, что мой директор летал в Москву по своим делам и привез несколько дисков с романсами, я всегда его прошу мне привозить нечто подобное, чтобы знать, что в России происходит, что нового. Новые имена всегда интересны, интересен материал, который пишется, продается, это в какой-то мере есть и отражение процессов, происходящих с русской песней.

— И больной будет жить?
— А вы зря иронизируете, талантливые имена появляются постоянно, да я не могу все отслеживать, слушать весь объем дисков, что выходит, да это и физически невозможно, но есть вещи талантливые. А с другой стороны, мне тут привезли несколько кассет, дали послушать, да, это шансон, приятные мужские голоса, но, извините, все настолько примитивно. Нельзя срифмовать слова «зона», «Одесса» и «кичман» и из этого получится искусство. Аранжировки столь примитивны, что просто диву даешься, такое ощущение такое, что нормальные музыканты просто повывелись у вас в стране. Чуть ли не на одной ноте, на одной римт-машинке сделан весь альбом. Куда это годится, где уважение к публике, к слушателю?! Буду без имен, но есть просто лажа, я бы это понял, если бы не было звукорежиссеров или в стране не было студий. Все есть, только плати и работай, записывай хороший материал, за который перед слушателем не стыдно, а просто клепать, потому что срок контракта подошел… Не понимаю.

— Может это кризис жанра?
— Нет, ни в коем случае. Был такой период в 1990-х годах, когда мне и многим, наверное, показалось, что жанр уходит, его замещает эстрада или что-то похожее на нее. Когда в шансон, хоть и не люблю этого слова, ринулись все, кому не лень, та же Алла Борисовна Пугачева там была. Хотя, нужно сказать, что она-то и есть русская Эдит Пиаф, пусть это и звучит пафосно, громко, но факт это неоспоримый. Пусть Алла Борисовна не обидится на меня за сравнение, но это должна быть лестна оценка ее творчества, таких вершин еще никто не добивался на русской сцене. Та же Клавдия Шульженко пела долго, но в основном чужие песни, это была эстрада, хорошая, высококультурная, в чем-то идеологическая, но эстрада. Кстати говоря, не поверите, но ведь эмиграция, как бы кто не ругал времена СССРа, сама пела и поет песни советских авторов. Своего материала явно не хватает, как ни крути, мы – это только лишь филиал России, мы же без нее никуда. Вот казалось бы, Польша… Да славянская страна, с близким нам языком и традициями, здесь пели Вертинский, но даже здесь есть его песни, которые звучат на польском. Или Алеша Авдеев, вы же, кстати, и назвали его польским Димитриевичем. Все повторяется, теперь Авдеев поет русские песни на польском, у него даже вышел диск «Одесские песни по-польски», а еще в его переводе есть Высоцкий и Окуджава. Да, да него этого никто не делал, это хорошо. Видите, ему тоже приходится считаться с местным населением, наша культура нужна, прежде всего, нам, а не им.

— Но, Высоцкого переводили на другие языки и раньше, кажется, даже есть и в его исполнении песни на французском…
— Да, но это же он сам поет свои песни, не чужие! Да, поначалу в его репертуаре были и народные, всякое было, скажем прямо, много было и мусора откровенного. А с другой стороны – он же продукт Эпохи 1953 года… Помните? «И наколка времен культа личности засинеет на правой груди…» Кстати, Авдеев поет эту песню очень хорошо, тонко, уж не знаю, что понимают поляки, но должны, их это тоже коснулось. Не одни мы рубили лес, у них это было в более мягкой форме, но тоже ребятам досталось. Это вообще глобальная проблема, геноцид в Европе двадцатого – века вещь страшная, бессмысленная в своей жестокости и масштабах. Это, поверьте мне, такое не только в России, было, практически, везде только в разной форме и в разном количестве, страна у нас большая, поэтому и делалось все это с размахом большим. За что их всех переехало, ведь многое могло бы по-другому… Ладно, извините, увлекся, вы что-то хотели спросить.

— Андрей Владимирович, Вы как-то мне обещали напеть какой-то необычный вариант «Постой, паровоз», который поете на концертах.
— А, помню-помню, записывайте…
Постой, паровоз, я устал от дороги. Кондуктор, нажми на тормоза. Гудок паровоза развеет тревоги, Поверьте, мне есть что рассказать. Цинга нас валила, Охрана нас била, Баланда, что не будете вы жрать. А нас паровозы этапом увозили, Кондуктор, ты нажми на тормоза! Дождись меня, мама, дождись, дорогая, Невеста дождаться не смогла И я возвращусь из далекого края, И кончится тюремная вся мгла. И ели кивнут мне опять у дороги, Когда я с амнистией назад. И пусть кореша строго не судят, Что жулик решился завязать. Летит паровоз по долинам и взгорьям, Жульманов он отвозит на срока, И лишь матерям будут слеза и горе, А жизнь наша – карты да игра. Постой, паровоз, не стучите колеса. Я на перроне тихо покурю, Приду блудный к маме, Скажу не по блатному: — Тебя я по-прежнему люблю. Прости меня, мама, я жил не по закону И сроки трудной жизни на груди Мне выколол керя, Ты видишь, родная, Но это все теперь, все – позади. Я с прыгну с подножки С майданом казенным, В слезах старушку-маму обниму, Я в детстве оступился, Был жуликом и вором, Но жизнь свою блатную завяжу.

— Да, скажем вариант необычный, такого еще не слышали.
— Что я вам и говорил, кстати, мне привезли из Москвы диск какой-то девочки, простите, имени не помню, так вот там «Постой, паровоз», а автор все-таки, сколько было сломано копий, указан Николай Ивановский. Все имеет свое начало, все имеет свой конец, если он написал, тогда его имя должно по праву стоять под песней, а за эту песню стыдиться не надо, она хорошая. А вы, кстати, обратили внимание на то, что в песнях воровских, да и вообще блатных очень много о дороге, все куда-то бегут, может за счастьем?!

— Может, а Вы сами что думаете?
— Не знаю, я сам пою разные песни, с годами репертуар меняется, есть такое, к чему уже душа не лежит, из чего-то вырос. Нет, вроде и песня хорошая, и исполнить ее просят слушатели, но уже что-то не то, нельзя вдохновение играть, оно может наказать тебя – уйдет, тогда все, бросай петь. Человек, когда поет, я имею в виду именно певцов, а не исполнителей, он не может врать. Да, когда исполняешь в сто десятый раз «В землянке», а я эту песню люблю и всегда ее в ресторане 9 мая пою, иногда поешь не задумываясь, отрабатываешь. Но в середине песни спохватишься, что же я делаю, да и песня это не та, чтобы ее просто отработать, она душу выворачивает. Лет двадцать назад или около того, мне в подарок из Америки приятель по консерватории пластинку Миши Гулько прислал на День Победы. Это незабываемо, да, я тоже профессионал, понимаю, что актер играет, но… Знаете, каждый раз слушаю и каждый раз что-то щемит в груди. Умеют русские свои песни писать и сейчас авторы не вывелись, но как-то мало их стало. Я вот смотрю, например, мои коллеги поют романсы. Знаете, кто поет новые романсы в России? Нет?

— Если честно, то нет.
— Так вот, я вам скажу: НИКТО! У меня на последнем диске «Березы под Парижем», если не ошибаюсь, двенадцать песен и только одна народная, все остальные оригинальные, ни разу не исполнялись. Думаете, что нет авторов, есть, но их надо искать, лелеять надо автора, прислушиваться, где какой голосок зазвенел. А петь романсы Вертинского большого ума и денег не надо – содрал и пой, халява. Может кто-то скажет, что, мол, Рублевич зажрался в своей Франции, у него есть материал, а он на нем сидит, как собака на сене и никому не дает. Ничего подобного, у меня лежит на рояле кипа материала, стоит он, поверьте мне, недорого, в России это все намного дороже, я выяснял. А его еще надо отобрать, поразмыслить над ним, в конце концов элементарно оценить, стоит ли его вообще исполнять, ведь тут не угадаешь. Кажется, что и песня хорошая, и записана удачно, да вот что-то не идет, хоть плачь, а потом приходит человек со стороны, может быть даже непрофессионал. И все, маленький штришок и – песня засветилась, заиграла, как алмаз. А бывает, что не совсем умелый исполнитель портит песню своим вокалом и потом ее трудно будет исполнять, так как у всех уже есть стереотип, что ее пел тот-то и песня была не ахти. А материал-то отменный.

— Но хороший автор и денег захочет…
— А кто их не хочет, любой хочет, и автор, и исполнитель. Вы скажете, что авторы тщеславны, но извините, они писали, это же неимоверный труд души, это надо все через себя пропустить. И они должны получить благодарность, в данном случае исполнителя, потому как в конечном итоге, все достается исполнителю. Произошла такая плохая вещь, когда свои песни стали петь авторы. Побойтесь Бога, куда без голоса кто-то лезет петь, ему что, денег не хватает? Он поет свои песни?! Я вас умоляю, да, технику пения можно освоить, но не в одной консерватории вас не научат душу вкладывать. И потом, есть еще одна вещь, от которой я очень страдаю, это окончание эры живых музыкантов, живых инструментов. Все пошли под «минусовки», а то и под фанеру, куда ж это годится?! Даже становится за своих коллег по песенному цеху как-то неудобно, стыдно, лучше уж концерт перенести, чем обманывать. Теперь мало кто пишет живой звук, не говоря об акустике, а этого так не хватает слушателю, он по этому соскучился. Я пытаюсь это восстановить, но что я один сделаю?!

— Андрей Владимирович, а планы есть какие-то, спеть новое что-нибудь?
— Конечно же, есть, человек должен все время вперед идти. Планы есть, но это уже осень покажется, не люблю заранее обсуждать то, чего еще не случилось. Вот созвонимся, а там приезжайте к зиме ближе, может чем удивлю или порадую, кто его знает.

— Спасибо Вам за беседу, до встречи.
— Вам спасибо, что помните, спасибо.
— Удачи Вам и новых альбомов.
— До свидания.

Беседовал Михаил ДЮКОВ (март 2003 года, Гданьск)