Аркадий Северный. Он был человек необыкновенный

Аркадий Северный. В середине 70-х годов несколько лет его такой короткой жизни прошли рядом с семьей Калятиных: Дмитрием и Софьей. Со мной любезно согласилась побеседовать Софья Григорьевна Калятина. И если в большинстве публикаций о Северном идет речь о записях и концертах, то в ее воспоминаниях перед нами предстает Аркадий Северный — человек. Этим они и интересны. «Он был человек необыкновенный» — так начались рассказы Софьи Григорьевны о событиях, свидетелем и участником которых была она сама. — С Аркадием мы были близко знакомы около двух лет. Родился он в Иванове, кончил школу, затем Лесотехническую академию в Ленинграде. Потом — армия… Когда он пришел из армии, то поступил работать в «Экспортлес». В отдел сбыта.

И вот отсюда началось его нравственное падение как человека. Он был очень способный, очень умный, очень тонкий человек. Но здесь было так заведено, что когда начальник берет себе заместителя, то посылает его вместо себя везде. Именно Аркадий должен был ходить на все «мероприятия», всюду посылали его. И постепенно Аркадий начал пить. Несмотря на то, что там не могли не видеть, что парень спивается, его продолжали использовать. А потом поняли, что он уже и на работу может не выйти. Он упал. Упустили его. Началось его падение. Это еще до музыки. Тогда он музыкой не занимался. Я плохо знаю этот период… В это время Аркадий жил еще в семье с женой, тещей и тестем. Недалеко от нас — на Таллинской. Но пить-то он пил уже. И пил до такой степени, что ему однажды жена Валентина сказала: «Уходи». Аркадий был человек с полным отсутствием воли. То есть воля — сдержать свое слово, что-то сделать обещанное — этого в нем не было ни грамма. Просто как по волнам шел и потом у него в мыслях было только петь. Он мог не есть, ничем другим не заниматься… И когда жена сказала: «Уходи!» — он просто ушел. Тогда он одно время жил у Раменского. Я однажды побывала там — когда он уже жил у нас — ему позвонила какая-то девица и сказала: «Приезжай немедленно, а то я перережу вены!» — Я говорю: «Если ты поедешь туда — к нам не вернешься». — Он кричит: «Я не могу! Она перережет вены! Я не могу!» — «Хорошо, тогда поехали вместе». Вот там я и увидела компанию Раменского. Ну, это дом, конечно, не тот, где мог бы жить Аркадий… Потом он от Раменских ушел, где-то еще болтался. И вот, в один прекрасный день я прихожу домой, а у нас сидит Аркадий, и Дима говорит: «Софа, разреши Аркадию пожить у нас. Я сейчас, — говорит — забрал его из кампании одной, чуть ли не воровской». И Аркадий стал жить у нас.

Сначала они писались под гитару. Они много писали концертов, но мой муж продал все. У меня только одна осталась кассета, где мы вместе с ним поем песен пять. А как он меня петь-то тогда заставил! Песни записали без всякой подготовки. Был мой день рождения. И вдруг стали петь. А я в 14 лет в Ленинграде во время войны охрипла. Маме было тогда не до меня, к врачу меня не повели и я потеряла голос… Мы за столом сидим, поем. И вдруг: «Ну-ка, Димка, быстро магнитофон!» И никаких подготовок. Меня — на стул, Аркашку — на стул. Гитара. И первая песня: «У геркулесовых столбов». Я еще говорю: «Ничего не вышло…» И, главное, я ведь в первый раз запела после того как потеряла голос. Ну, раз первый раз получилось, Аркадий говорит: «Давай, попробуем еще». Написали слова на бумажку и так и записали несколько песен. Я помню, как ему написали из Одессы, что «пришли пленку, где ты поешь с этой бабой». Они не знали, что это я. После гитарных записей Дима стал приглашать ребят сюда… Но я почти всегда на работе была. Когда я была дома, то хоть что-то есть готовила… Аркадий пел, потом делали перерыв, садились за стол. А однажды я сказала: «Аркадий, когда это кончится? Ни копейки денег никто не дает!» Один раз подсчитала — они писали девять часов подряд! Я говорю: «Ребята, мне надо Аркадию костюм купить, посмотрите в чем он ходит? Вы не собираетесь дать хоть сколько-то денег?» — «Не вмешивайся не в свои дела». Ну, потом кто-то мне дал, насобирали рублей триста. Кто приезжал — я не знаю, в этом я не сильна, помню, что под пианино записывали… А первый раз запись была, когда он у нас еще не жил. Запись ту я помню, хотя и не присутствовала. Они отправили меня в дом отдыха, чтобы я ничего не знала. В Сестрорецке, где мы жили на даче, Аркадия тоже записывали. Ждем Диму обедать. Накрыли на стол, сидим. И вдруг Дима заходит и говорит: «Сейчас я туда и обратно, мигом».

А пришел на следующий день. Позвонили, что пришла электричка и на ней приехал Аркадий. И они куда-то пошли. Я тогда не интересовалась музыкальными делами, меня волновало только одно — как остановить его пьянки. Однажды ему стало совсем плохо. Мы вызвали врача. Аркадий почти ничего не ел, он долго у нас тогда по стеночке, прям, ходил. Договорились послать его в Москву, чтобы там лечиться. И вот надо было отправлять его сегодня вечером, а адрес у Сергея Маклакова — к кому потом пойти, к кому обратиться… Я звоню его жене: «Растормошите его, поезд ведь уходит! Как же мы пошлем его в Москву — к кому, как?» Как уж она умудрилась где-то найти у него в кармане адрес… В общем, посадили Аркашу в поезд и он поехал. Лечился там, даже нелегально давал концерты у дипломатов. Потом приехал сюда. Он всегда, когда ждал нас с Димкой — фартучек обязательно оденет… Очень любил готовить. Все что угодно готовил — и первое, и второе, все что закажешь, и очень хорошо. Он не пил и такой был гордый, что не пьет. И, действительно держался несколько месяцев, даже когда приходили пьющие и ставили выпивку на стол. И вот в это время он пел много и хорошо.

А потом он поехал в Одессу. А я была как-то там. Меня попросил Дима съездить туда и взять какую-то пленку. Я нашла этого человека, посмотрела, где они жили и у меня волосы чуть не встали дыбом… Там такие помещения — как гаражи… Я обалдела, когда мы их нашли. И вот там он, живя не пойми где, на барахолке какой-то познакомился с красивой бабой. Причем, в тот момент, когда не пил. А она торговала поддельным золотом. Аферистка. И работала там домработницей где-то… Аркадий в нее влюбился страшно. Мне в Ленинград звонит: «Софа! Ты бы видела ее…» Я говорю: «Перестань, Аркадий! Я тебя хорошо знаю и ее тоже себе прекрасно представляю…» — «Можно я к тебе приеду?» — «Да ты что! Я догадываюсь из какой среды, из какого общества она. Зачем мне это надо». Но он приехал. Все-таки привез ее, видно хотел похвастаться перед ней, что в Ленинграде живет. И пришлось ему у Раменского, по-моему, остановиться. А у Раменского — там же обстановка жуткая была… Так вот, он ее повез в Москву, был большой концерт. Украсть-то у него нечего было, только разве — кожу и ногти. А там его, говорят, закидали деньгами. И она эти деньги у него украла и уехала. Аркадий приехал в Ленинград уже пьяный. И опять к нам. Он мне говорил: «Софа, ты пойми — я так ее люблю!» Он вообще очень влюбчивый был.

А женщины вообще от него с ума сходили. Потому что как человек — он даже был не Онегин, а Ленский скорее… Внешности у него не было особой, а обращение, отношение… Для него женщина любая — это предмет искусства. Страшная любовь и уважение к женщине. Он никогда не нагрубит, плохого слова не скажет. Не обидит никого. Отстаивать своих интересов совершенно не умел. Я говорю: «Аркадий, у тебя хоть какое-то достоинство есть? Ну, скажи ты им: я сегодня вам столько-то пою, а вы мне за это столько-то рублей…» — Он мне: «Софка, отстань!» У него была болезненная любовь к пению. Ему было неважно — платят, не платят… Ему только бы петь. Он когда слышал свой голос с магнитофона — счастлив, ему больше ничего не надо. Его не интересовали никакие материальные блага, ни где он живет, ни что с ним завтра будет, он не задумывался ни над чем. Так вот, когда она его бросила, он запил, к нам приехал. Они с Димой оба очень сильно пили. Я не выдержала и сказала: «Аркаша — уходи». Он ушел. Даже не знаю к кому. Никуда. Домой он все-таки не пошел. Странно, что он не пошел туда. Ведь его не выгнали, ему просто сказали, что «если ты будешь так пить — то просто уходи. Дай нам жить». А он так и сделал. И, когда теща сказала, что она подбирает ему обмен, ищет ему комнатку, он заявил, что, видите ли, накануне был в ресторане и там у него то ли забрали, то ли он сам потерял паспорт. Обмен так и не состоялся. Однажды я слышу: среди ночи кто-то пришел. Утром встаю. Аркадий плачет: «Софа! Я без вас погибну». Мне его безумно было жаль. Я говорю: «Тогда держись. Если я тебе, как ты говоришь, дорога, наша семья тебя устраивает, ты хочешь здесь пожить, так сам прояви какую-то силу, не пей. Будь человеком. А что ж ты хочешь, чтоб я все это терпела? С вами я сама погибну». Бывало, я прихожу с работы — один лежит так, другой лежит этак. Дима ведь занимался тем же самым, что и все. Он тоже не давал мне денег на Аркадия. Но у Димы он хоть питался, одевался. Все равно на те деньги, что мы должны были бы ему давать — Аркадий вообще безбедно мог жить. Он копейки не имел, а Дима считал это как должное. Мой брат в Чудове жил. Аркадий уже не хотел и не мог работать, но мы договорились, что там он устроится на работу. Жора подобрал ему место. Аркадий поехал туда. Побыл там немного, договорился, что ему надо зачем-то приехать в Ленинград. Что-то по снабжению. И он вернулся сюда. Его там ждут, а он: «Завтра поеду, послезавтра…» В общем, его уволили. Ему не до работы было. У него руки опустились уже. Он только петь, петь мог… «Аркадий! Заканчивай пить». — «Ну вот, всё. Давай выпьем за то, что с сегодняшнего дня я не пью». А назавтра — тоже самое. Он уже не мог подняться. Я сказала: «Уходи, Аркаша». А он позвонил как-то: «Все-таки окончательно?» — «Окончательно. Больше ни приходи». И тогда он пошел уже к гибели.

У него полностью отсутствовало чувство ответственности за свою судьбу. Был какой-то концерт, я не пускала туда его. Потом поехала за ним. Захожу: в одной комнате записывают Аркадия, а, время от времени, кто-то выбегает в другую, отламывает кусок капусты, и дальше. Тогда произошел скандал, потому что я сказала: «Аркадий, уходи отсюда». — Они мне: «Какое ты имеешь право?» — А я им: «Какое вы имеете право, он еле на ногах стоит, а вы его капустой кормите!» Аркадий встал и пошел. В общем, скандал! Как же — сорвала концерт, не дала денег заработать им. Что это были за ребята — не знаю, но что ни Маклаков, ни Раменский — точно. Какие-то совершенно незнакомые мне. Аркадий хотел жениться на мне, хотел, чтоб я разошлась с Димкой. Он с моими детьми говорил об этом: «Мама все равно с папой не хочет жить, что если я женюсь на вашей маме? Как вы к этому?» Мои ребята сначала, вроде, согласились. А потом Сережка мне: «Не хотим, чтобы ты сходилась с Аркадием». Нет, ну а зачем мне было, действительно, с ним сходиться? Одно на другое менять… но чувства у меня к нему всегда были очень теплые. И в это время до того дошла вся эта каша, что я подала на развод. И вот, когда мы с Димой уже были разведены, я уехала на дачу в Сестрорецк, а Аркадий остался в Ленинграде. Однажды сижу я в своей комнате, и вдруг поднимается Аркадий. Говорит: «Софа, я не могу больше там быть. Я просто погибну, он спаивает меня. Приносит и приносит всё… Можно я хоть несколько дней здесь у тебя побуду?» А у меня там родственников полно. Ну, про Аркашку-то знали все. Я говорю: «Поживи. Пожалуйста…» У меня там был отдельный диван и кровать отдельная. Он переночевал. На следующий день я приехала с работы. Сидим на диване. Сидит Аркадий и я — вот так, прислонившись к нему — смотрим телевизор. Вдруг врывается Димка. А до этого Димка звонил мне на работу: «Что еще жива? Скоро кто-то из нас будет трупом». Я говорю: «Что тебе от меня надо? Я развод уже оформила». — «У тебя еще печати нет в паспорте… » — «Хорошо, я поставлю». Пошла, поставила эту печать. И вот он врывается, и драться на Аркашку. Я даже не знала, что Димка драться умеет.

Завязывается драка, прибегает хозяйка. Я объясняюсь: «Поймите я в разводе, вот паспорт мой. Он не имеет права так врываться ко мне… В общем, — говорю — Аркашка, поднимайся, и поехали домой». Выходим. А там Димкины приятели и тот им: «Как вам нравится, захожу в комнату, а они в кроватке…» Я подошла к нему и как дала по морде: «Ты что, скотина, ты что делаешь?!» Приехали домой, а Димка за нами следом. Я говорю: «Что тебе надо? Я не собираюсь за него замуж, я просто с тобой таким жить не хочу». — «Я тебе все равно не дам жить с ним». — «А кто его в дом-то ко мне привел?» У меня был племянник, он влюбился в девушку, и они решили пожениться. Заказали свадьбу здесь недалеко — на Крыленко. Там магазин был, а наверху ресторан. Племянник позвал Аркадия. Тамара-джан была еще… Она была жена профессора, а работала завгостинницей где-то загородом. Машина всегда в ее полном распоряжении вместе с шофером, Володькой. Пришли в этот ресторан. Оркестр. Начинаются танцы. Выходит солист. Поет. Аркаша подходит и говорит: «Миленький, да разве ж можно так петь?» Ребята сразу к нему: «Ты что себе позволяешь?» — «Я — Северный. Давайте лучше я спою». И вот он весь вечер пел. А потом мы с ним танцевали и плакали. Танцевать Аркадий умел красиво очень, он был очень изящный. Высокий, худой, но очень складный. Потом тосты стали говорить новобрачным. Аркадий сказал: «Не позорьте людей». И все.

А потом Тамара-джан повезла молодых к себе в гостиницу. У меня о Северном только хорошие воспоминания. Пьянки — это приходящее. Если бы перед ним не стояла бутылка, не приносили бы ему — взять бы было негде. Он бы не пил. Потому что воровать он не пойдет. Просить — ни в коем случае. Где бы он взял? А его же накачивали… После драки в Сестрорецке Димка сказал: «Чем я тебя породил, тем и убью». И он стал Аркадия спаивать сознательно. Характер у Аркадия был золотой. Человек очень добрый, ничего ему не надо кроме музыки. Разбуди в 6 утра и до 12 ночи будет петь. Он даже не спросит: будете ли вы меня кормить, заработаю ли я что-нибудь. А в Одессе он так скитался, что, наверное, вообще ничего не ел. Его писали там. Жил у тех, у других. Потом я сижу на работе — раздается звонок. Аркадий приехал. — «Софа, я не могу забыть как я у вас жил, видеть тебя очень хочу». — Я говорю: «Нет, Аркаша. 2 года, потраченные на тебя, слишком дорого мне обошлись. Больше я себе этого не позволю». — «Может быть, ты мне конфет достанешь?» Я работала — могла достать для дочки. Он безумно любил ее, а теща была заведующей детсадиком, в который ходила Наташа. Я обычно достану ему коробку конфет, и он идет к ней. Приходит оттуда, как мертвый… Я говорю: «Нет, Аркаша, я просто не пойду на свидание с тобой». — «Ну что ж очень жалко, прости меня». И я говорю: «И ты прости, но я не могу повторить все что было. Мне не под силу это». Проходит три дня. Раздается звонок тещи: «Софья Григорьевна, Аркаша умер». Я говорю: «Где он?» — «Здесь недалеко. Я, — говорит, — завтра туда поеду». Какая-то малина настоящая… Шпана какая-то… Он был среди таких людей, что когда умирал от пневмонии и дистрофии, то хрипел, а им казалось, что он храпит. Они ему наливали еще, подносили, вливали. И так он у них и затих. Когда она пошла на следующий день, то сказала мне, что говорить было не с кем. Какие-то страшные женщины… А он лежал, пил да хрипел. А эти все повторяли: «Мы думали — он храпит, а он чего-то вдруг затих…» Ни врача, никого не вызывали. Когда мне это сообщили, приехал Дима. Я говорю: «Дима, умер Аркаша». Вдруг мой Дима разрыдался. Я сказала: «Если ты сейчас не замолчишь, я дам тебе по физиономии. Потому что ты — мерзавец. Это я могу заплакать — вы мне оба столького стоили… А ты, мерзавец, вместе с ними писал Аркадия по 9 часов и не разу не сказал, что, ребята, давайте соберем, давайте поможем…» И вот — умер Аркадий. Первыми в морг едут его братовья. Двое из них вполне состоятельные ребята (один из них военный), а третий вор. Ни разу не предложили ему пожить у них, ни разу не пустили к себе в дом. Братья зашли в морг, им показали Аркадия. А они сказали «до свидания» и ушли. Я говорю: «Дима, немедленно связывайся с моргом». Ему говорят: «Да. Приходили какие-то родственники, но сказали, что они хоронить его не будут». Тогда я говорю: «Давай, Дмитрий Михайлович! Спрячь свои слезки, бери машинку и по всем… балалайкам поезжай». Набрали денег много тогда, Раменскому дали, он, по-моему, командовал.

Жена Аркадия на похороны не пришла, но она была раньше в морге, и там побыла, попрощалась с ним. Народу масса было, но выступали мало кто, человека два-три. Я тогда сказала: «Утром сегодня с тобой прощалась Валя, теперь прощаемся мы. Прости, что не смогли удержать тебя. Тебе природа дала все: голос, обаяние, ум. Но ты не смог использовать это, как было нужно, и пошел не по тому пути. Сегодня собралось здесь очень много народу, но я не могу сказать, что это твои друзья. Среди них есть немного твоих друзей, а в основном — друзьями твоими они никогда не были. С их помощью ты погибал…» Ребята, конечно, на меня за это рассердились. И, вот, когда его положили в гроб, кто-то договорился, чтобы поставили вместо прощальной музыки «Сладку ягоду». Это, конечно, было очень сильно… Им потом попало за это, но они это сделали. После похорон пошли по машинам, меня попросила теща, чтобы я поехала к ним. Вали не было, она тогда у второго мужа жила. И вот я поехала к теще и та долго мне рассказывала как и что… Вскоре памятник ему маленький поставили. А после похорон мне, бывало, звонили, говорили: «Вы знаете, мы слышали, что Аркадий умер, а нам вот предлагают его новые записи». Я говорю: «Ну, конечно, он записал пару пленок с того света, но если хотите удостовериться — приходите, — я покажу Вам фотографию его похорон…»

© Игорь Ефимов, июль 2002 г.